Отказ от исповеди(Илья Репин)

 

Человека везли на казнь. После нескольких месяцев заключения он был бледен. Вокруг рокотала толпа.

— Злодей, безумный! В самого царя стрелял!
— Бог его величество спас!

Простые бабы, подперев рукою щеку, с глазами, полными слез, смотрели на доживавшего последние минуты юношу.

А мятежная молодежь, ненавидящая самодержавие, бессильно сжимала кулаки и давала в душе пламенные клятвы: довести дело Каракозова до конца!

Две большие темы сплелись в одной небольшой картине «Отказ от исповеди». В камере с глазу на глаз остались двое: приговоренный к казни и пришедший принять предсмертную исповедь священник. Последняя возможность прощения перед ужасной и неотвратимой насильственной смертью. Перед нами умирающий и остающийся жить. Но роли переменились: сильным своей убежденностью, мужеством оказывается тот, кто на рассвете умрет, а слабым, жалким – тот, кто принес утешение.Это был 1879 год. В. Стасов принес Репину первый номер нелегального журнала «Народная воля». Здесь было напечатано стихотворение поэта Н. Минского «Последняя исповедь». Происходит последняя исповедь. Но священник встречает не смирение, а гордость, не сломленную жажду борьбы, а высочайший подъем духа, перед которым даже собственная судьба кажется мелкой, а великим – одно народное дело.

Прости, господь, что бедных и голодных
Я горячо, как братьев, полюбил
Что я, рабом родившись меж рабами,
Среди рабов – свободным умираю!

Нет, не два человека столкнулись в тюремной камере в утро перед казнью: перед нами два мировоззрения. Одному из них принадлежит будущее, другое судорожно толкает всех к невежеству и темноте.

Полотно, конечно, не могло быть выставлено. Оно оставалось нелегальным. Но его знали по фотографиям. И героический образ несломленного революционера помогал молодежи выбрать правильный жизненный путь.

 

остальные избранные картины здесь

   Бурлаки на Волге



Запорожцы  пишут письмо турецкому султану

 

    Арест пропагандиста

 

Остальные картины можно посмотреть у меня в альбоме!;-)

 

   
       

Мастера(поэма)

 

Поэма из семи глав с реквиемом и посвящениями

Первое посвящение

Колокола, гудошники...
Звон. Звон...

Вам,
Художники
Всех времен!

Вам,
Микеланджело,
Барма, Дант!
Вас молниею заживо
Испепелял талант.

Ваш молот не колонны
И статуи тесал —
Сбивал со лбов короны
И троны сотрясал.

Художник первородный —
Всегда трибун.
В нем дух переворота
И вечно — бунт.

Вас в стены муровали.
Сжигали на кострах.
Монахи муравьями
Плясали на костях.

Искусство воскресало
Из казней и из пыток
И било, как кресало,
О камни Моабитов.

Кровавые мозоли.
Зола и пот.
И Музу, точно Зою,
Вели на эшафот.

Но нет противоядия
Ее святым словам —
Воители,
                 ваятели,
Слава вам!

Второе посвящение

Москва бурлит, как варево,
Вод колокольный звон...

Вам,
Варвары
Всех времен!

Цари, тираны,
В тиарах яйцевидных,
В пожарищах-сутанах
И с жерлами цилиндров!

Империи и кассы
Страхуя от огня,
Вы видели в Пегасе
Троянского коня.

Ваш враг — резец и кельма.
И выжженные очи,
Как
Клейма,
Горели среди ночи.

Вас мое слово судит.
Да будет — срам,
Да
Будет
Проклятье вам!

I

Жил-был царь.
У царя был двор.
На дворе был кол.
На колу не мочало —
Человека мотало!

Хвор царь, хром царь,
А у самых ворот ходит вор и бунтарь.
Не туга мошна,
Да рука мощна!
Он деревни мутит.

Он царевне свистит.

И ударил жезлом
                          и велел государь,
Чтоб на площади главной
Из цветных терракот
Храм стоял семиглавый —
Семиглавый дракон.

Чтоб царя сторожил.
Чтоб народ страшил.

II

Их было смелых — семеро,
Их было сильных — семеро,
Наверно, с моря синего,
Или откуда с севера,

Где Ладога, луга,
Где радуга-дуга.

Они ложили кладку
Вдоль белых берегов,
Чтобы взвились, точно радуга,
Семь разных городов.

Как флаги корабельные,
Как песни коробейные.

Один — червонный, башенный,
Разбойный, бесшабашный.
Другой — чтобы, как девица,
Был белогруд, высок.
А третий — точно деревце,
Зеленый городок!

Узорные, кирпичные,
Цветите по холмам...
Их привели опричники,
Чтобы построить храм.

III

Кудри — стружки,
Руки — на рубанки.
Яростные, русские,
Красные рубахи.

Очи — ой, отчаянны!
При подобной силе —
Как бы вы нечаянно
Царство не спалили!..

Бросьте, дети бисовы,
Кельмы и резцы.
Не мечите бисером
Изразцы.

IV

Не памяти юродивой
Вы возводили храм,
А богу плодородия,
Его земных дарам.

Здесь купола — кокосы,
И тыквы — купола.
И бирюза кокошников
Окошки оплела.

Сквозь кожуру мишурную
Глядело с завитков,
Что чудилось Мичурину
Шестнадцатых веков.

Диковины кочанные,
Их буйные листы,
Кочевников колчаны
И кочетов хвосты.

И башенки буравами
Взвивались по бокам,
И купола булавами
Грозили облакам!

И москвичи молились
Столь дерзкому труду —
Арбузу и маису
В чудовищном саду.

V

Взглянув на главы-шельмы,
Боярин рек:
— У, шельмы,
В бараний рог!
Сплошные перламутры —
Сойдешь с ума.
Уж больно баламутны
Их сурик и сурьма.

Купец галантный,
Куль голландский,
Шипел: — Ишь, надругательство,
Хула и украшательство.

Нашел уж царь работничков —
Смутьянов и разбойничков!
У них не кисти,
А кистени.
Семь городов, антихристы,
Задумали они.
Им наша жизнь — кабальная,
Им Русь — не мать!

    ...А младший у кабатчика
    Все похвалялся, тать,
    Как в ночь перед заутреней,
    Охальник и бахвал,
    Царевне
    Целомудренной
    Он груди целовал...

И дьяки присные,
как крысы по углам,
В ладони прыснули:
— Не храм, а срам!..

...А храм пылал вполнеба,
Как лозунг к мятежам,
Как пламя гнева —
Крамольный храм!

От страха дьякон пятился,
В сундук купчишко прятался.
А немец, как козел,
Скакал, задрав камзол.
Уж как ты зол,
Храм антихристовый!..

А мужик стоял да подсвистывал,
Все посвистывал, да поглядывал,
Да топор
                   рукой все поглаживал...

VI

Холод, хохот, конский топот да собачий звонкий лай.
Мы, как дьяволы, работали, а сегодня — пей, гуляй!
Гуляй!
Девкам юбки заголяй!

Эх, на синих, на глазурных да на огненных санях...
Купола горят глазуньями на распахнутых снегах.
Ах! —
Только губы на губах!

Мимо ярмарок, где ярки яйца, кружки, караси.
По соборной, по собольей, по оборванной Руси —
Эх, еси —
Только ноги уноси!

Завтра новый дент рабочий грянет в тысячу ладов.
Ой вы, плотнички, пилите тес для новых городов.
Го-ро-дов?
Может, лучше — для гробов?..

VII

Тюремные стены.
И нем рассвет.
А где поэма?
Поэма — нет.

Была в семь глав она —
Как храм в семь глав.
А нынче безгласна —
Как лик без глаз.

Она у плахи.
Стоит в ночи.
.    .   .   .   .   .   .   .   .
И руки о рубахи
Отерли палачи.

(А Вознесенский 1959 год)